– Мистер Ченселор, – позвала его оператор, высунувшись в окошко коммутатора, – вас к телефону.

Филлис? Может, она передумала? Он бегом проскочил холл и схватил трубку.

Это была не Филлис Максвелл, а Элисон:

– Произошло что-то страшное. Тебе звонил мужчина из Индианаполиса. Он взбешен. Звонил из аэропорта. Намеревается вылететь в Вашингтон.

– Кто он?

– Некто Бромли. Он грозил, что убьет тебя.

…Кэррол Куинлен О’Брайен взял у дежурного внутренней охраны журнал учета посетителей и поблагодарил. Двери подъезда со стороны Пенсильвания-авеню уже закрыли. Теперь список лиц, входивших и выходивших через этот подъезд, подлежал анализу и отправке в главное бюро пропусков. Там всех, кто входил в ФБР и выходил оттуда, зарегистрируют.

Именно запись в журнале учета посетителей, как считал О’Брайен, положила начало всему этому кошмару и послужила сигналом быстрого падения его авторитета в глазах руководства ФБР.

Четыре месяца назад среди записей, сделанных вечером 1 мая, он обнаружил три фамилии – Сэлтер, Крепс и Лонгворт. Две первые являлись псевдонимами, а третья принадлежала агенту, ушедшему в отставку и проживавшему на Гавайях, точнее, на острове Мауи. В тот вечер эти трое неизвестных проникли в здание. На следующий день Гувер умер и бесследно исчезли его досье. О самих досье постарались поскорее забыть, как о наследстве дьявола, которое никто не хотел откапывать.

И тогда О’Брайен начал осторожно задавать вопросы тем, кто, по его мнению, готов был ему ответить. Сотрудникам бюро, чьи чувства, как его собственные, а может, даже сильнее были оскорблены в последние годы деятельности этой организации. В бюро он поступил четыре с половиной года назад. Юрист по образованию, он участвовал во вьетнамской войне, служил в армейской разведке. Попал в плен к вьетконговцам, бежал из лагеря и вернулся в родную Калифорнию героем. Даже принимал участие в параде героев. Его вызвал в Вашингтон и наградил сам президент, а Гувер предложил ему работу в отделе по связи с населением. В бюро О’Брайен старался держаться с достоинством, которого явно не хватало многим его представителям. Со временем все это должно было сослужить службу Куину и он мог рассчитывать на хорошую карьеру в министерстве юстиции.

Мог, но теперь уже не может, потому что задавал много вопросов. Шепот по телефону приказал ему прекратить расспросы, а заодно сообщил, что им все известно. Они располагали показаниями некоего подполковника, находившегося в плену вместе с Куинленом. Подполковник погиб вместе с другими семью военнопленными по вине майора О’Брайена. Майор не подчинился приказу, и в результате были расстреляны восемь американских военнослужащих. Конечно, это лишь одна сторона дела. Была ведь и другая. Например, майор больше заботился о больных и раненых в лагере, чем упомянутый подполковник.

Чтобы как-то поддержать своих товарищей, он выполнял за них самую тяжелую работу, воровал для них у охранников продукты и медикаменты и, наконец, совершил побег. И опять-таки не столько ради собственного спасения, сколько ради спасения других.

Он был юристом, а не солдатом и потому руководствовался логикой юриста, а не логикой солдата, основанной на беспредельном терпении, которое и помогает ему выносить непомерные тяготы и жестокости войны. В этом – и Куин это прекрасно понимал – и заключалась слабость его аргументов. Разве все, о чем он сейчас вспоминал, было предпринято им только ради общих интересов? Или он делал что-то и для себя?

О’Брайен не был уверен, что сможет дать конкретный, четкий ответ. Но сама постановка вопроса оказалась бы для него гибельной. Разоблаченный герой войны – это гражданин, вызывающий всеобщее презрение, обманувший людей, поставивший их в неловкое положение. Именно это вызвало бы у них бешеную злобу.

Все это и разъяснил ему по телефону страшный шепот. А услышал его Куин потому, что задавал вопросы о троих неизвестных, проникших в здание вечером накануне смерти Гувера. На следующее утро исчезли его досье.

Если бы надо было убедиться в том, что карьера О’Брайена в ФБР пошла под уклон, достаточно было заглянуть в карточку учета выполняемых им заданий. Он был исключен из состава нескольких комиссий. Его уже не допускали к секретным документам, касающимся недавно восстановленных связей бюро с Советом национальной безопасности и ЦРУ. Он чаще других стал получать назначения на ночное дежурство – это был вашингтонский вариант полевой службы безопасности. Тут уж поневоле задумаешься о своем будущем.

Обстоятельства заставили О’Брайена упорно размышлять над тем, кто же в ФБР преследует его. Во всяком случае, этот человек знал что-то о троих неизвестных, воспользовавшихся вымышленными именами, чтобы проникнуть в здание накануне смерти Гувера. Наверняка знал он и о сотнях и сотнях досье, составлявших архив Гувера.

И еще одно соображение приходило на ум Куину О’Брайену, причем он не испытывал от этого особого удовольствия. После того как четыре месяца назад О’Брайен услышал по телефону зловещий шепот, он утратил способность сопротивляться, бороться. Вполне возможно, что и падение авторитета Куина в бюро произошло по его собственной вине, так как работать он стал гораздо хуже.

Телефонный звонок прервал мысли О’Брайена и вернул его к действительности. Он взглянул на загоревшуюся сигнальную кнопку – звонили по внутреннему телефону:

– Говорит контрольный пост на 10-й улице. Мы не знаем, как поступить. Пришел человек и настаивает на встрече с кем-нибудь из ответственных лиц. Ему сказали, чтобы приходил утром, но он ничего не хочет слушать.

– Он пьяный или сумасшедший?

– Кажется, ни то ни другое. Между прочим, мне известно его имя. Я читал одну из его книг – роман «Контрудар!». Это Ченселор. Питер Ченселор.

– Слышал о нем. Чего он хочет?

– Этого он не говорит, но утверждает, что дело срочное.

– А каково ваше мнение?

– Думаю, он просидит здесь всю ночь, пока кто-нибудь не примет его. Наверное, это придется сделать вам, Куин.

– Хорошо. Проверьте, нет ли у него оружия, и пусть его проводят ко мне.

Глава 23

Питер вошел в кабинет и кивком поблагодарил охранника. Тот закрыл дверь и удалился. За столом, у окна, сидел плотный человек с рыжеватой шевелюрой. Он встал и протянул Ченселору руку. Рукопожатие показалось Питеру странным: движения человека были порывистыми, а рука – холодной.

– Я – старший агент О’Брайен. Уверен, что нет надобности, мистер Ченселор, напоминать вам, что ваш визит в столь позднее время не укладывается в общепринятые рамки.

– Обстоятельства слишком необычны.

– А вы убеждены, что не следует обратиться в полицию? Наши полномочия ограничены.

– Мне нужны вы.

– И нельзя подождать до утра? – уточнил О’Брайен.

– Нет.

– Понятно. Садитесь, пожалуйста. – Агент показал на один из свободных стульев. Питер заколебался:

– Я бы предпочел постоять, по крайней мере – пока. Сказать правду, я очень взволнован.

– Как хотите. Тогда хотя бы снимите пальто. Если вы, конечно, намерены задержаться надолго.

– Возможно, на всю ночь, – заявил Ченселор, снимая пальто и вешая его на стул.

– Это было бы нежелательно, – сказал О’Брайен, наблюдая за ним.

– Вы решите это после моего рассказа, хорошо?

– Предупреждаю, мистер Ченселор, я – адвокат и люблю во всем ясность…

Питер взглянул на О’Брайена:

– Адвокат? А мне показалось, что вы назвали себя агентом, старшим агентом.

– Да, но большинство из нас юристы или финансовые работники.

– Об этом я совсем забыл.

– Вот я вам и напомнил. Впрочем, не представляю, какое это имеет отношение к нашей беседе.

– Никакого, – ответил Ченселор, стараясь настроиться на деловой лад. – Я должен рассказать вам кое-что, мистер О’Брайен. Когда я кончу, то готов последовать за вами к любому человеку, которого, по вашему мнению, может заинтересовать мой рассказ, и изложить ему все снова. Начну сначала, иначе вы ничего не поймете. Но прежде я попрошу вас позвонить по телефону.